Неточные совпадения
«Всех ненавижу, и вас, и себя»,
отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый
князь и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
— Мы с Анной зa
князя Кузовлева, —
отвечала Бетси.
Левин хотел
отвечать, но старый
князь перебил его.
— Всё такая же, —
отвечал князь.
Раз приезжает сам старый
князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», — сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» —
отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.
Ответив легким поклоном,
князь начал...
— Я, однако, не понимаю, —
отвечал князь, — отчего эти всегдашние жалобы на расстройство обстоятельств? У него очень хорошее состояние, а Наташину Хабаровку, в которой мы с вами во время оно игрывали на театре, я знаю как свои пять пальцев, — чудесное именье! и всегда должно приносить прекрасный доход.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему
князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и,
отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе
отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Что за вздор! —
отвечал батюшка нахмурясь. — К какой стати стану я писать к
князю Б.?
— Разве что не так? — пробормотал он. — Я вот ждал вас спросить, — прибавил он, видя, что я не
отвечаю, — не прикажете ли растворить вот эту самую дверь, для прямого сообщения с княжескими покоями… чем через коридор? — Он указывал боковую, всегда запертую дверь, сообщавшуюся с его хозяйскими комнатами, а теперь, стало быть, с помещением
князя.
Но после похорон девицы молодой
князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал Версилову пощечину публично в саду и тот не
ответил вызовом; напротив, на другой же день явился на променаде как ни в чем не бывало.
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи
князем. Эту глупость я таскаю на себе без вины. Впоследствии, когда я стал уже очень сердиться, то на вопрос: ты
князь? всегда
отвечал...
Я нарочно заметил об «акциях», но, уж разумеется, не для того, чтоб рассказать ему вчерашний секрет
князя. Мне только захотелось сделать намек и посмотреть по лицу, по глазам, знает ли он что-нибудь про акции? Я достиг цели: по неуловимому и мгновенному движению в лице его я догадался, что ему, может быть, и тут кое-что известно. Я не
ответил на его вопрос: «какие акции», а промолчал; а он, любопытно это, так и не продолжал об этом.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из
князей Сокольских, и на которую он не
ответил вызовом.
— О, я не вам! — быстро
ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня
князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
— Извините,
князь, я — не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарович, — резко отрезал я, совсем уж забыв, что нужно бы
ответить дамам поклоном. Черт бы взял эту неблагопристойную минуту!
— Знал, —
отвечал тихо
князь и потупил глаза.
— Да, была, — как-то коротко
ответила она, не подымая головы. — Да ведь ты, кажется, каждый день ходишь к больному
князю? — спросила она как-то вдруг, чтобы что-нибудь сказать, может быть.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам
отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь
князь на Катерину Николаевну?
Я уже знал ее лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете
князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я провел в кабинете минуты три и ни на одну секунду не отрывал глаз от ее лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не
ответил, потому что все у меня заволоклось.
— Право, не знаю, как вам
ответить на это, мой милый
князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею
ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Проигрался, нет денег, —
ответил он сухо;
князь же решительно как будто не заметил и не узнал меня.
— Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, —
ответил он, — впрочем, если даже русский
князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в глубокой тьме.
Потом, когда уж я в последней степени озлился, то на вопрос: вы
князь? твердо раз
ответил...
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и другое место,
отвечал, что больше у него нет никаких, что указанное нами принадлежит
князю Омуре, на которое он не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим, то они уж не виноваты.
— Нет, —
отвечала она. — Поздно, я обвенчана, я жена
князя Верейского.
И мать
отвечает ей словами «князь-барыни», разбойницы...
— Я вам сказал, что я небольшой учености, —
ответил князь.
— По лицу видно. Поздоровайтесь с господами и присядьте к нам сюда поскорее. Я особенно вас ждал, — прибавил он, значительно напирая на то, что он ждал. На замечание
князя: не повредило бы ему так поздно сидеть? — он
отвечал, что сам себе удивляется, как это он три дня назад умереть хотел, и что никогда он не чувствовал себя лучше, как в этот вечер.
Князь не
ответил; опять помолчали с минуту.
Сначала
князь не хотел
отвечать на некоторые особенные его вопросы и только улыбался на советы «бежать даже хоть за границу; русские священники есть везде, и там обвенчаться можно».
— Да; всего только сутки в России, а уж такую раскрасавицу знаю, —
ответил князь, и тут же рассказал про свою встречу с Рогожиным и передал весь рассказ его.
Рогожин вдруг бросил картину и пошел прежнею дорогой вперед. Конечно, рассеянность и особое, странно-раздражительное настроение, так внезапно обнаружившееся в Рогожине, могло бы, пожалуй, объяснить эту порывчатость; но все-таки как-то чудно стало
князю, что так вдруг прервался разговор, который не им же и начат, и что Рогожин даже и не
ответил ему.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не
ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
— Всякий имеет свое беспокойство,
князь, и… особенно в наш странный и беспокойный век-с; так-с, — с некоторою сухостью
ответил Лебедев и обиженно замолк, с видом человека, сильно обманутого в своих ожиданиях.
— Это не так надо понимать, — тихо и как бы нехотя
ответил князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, — надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.
— Без сомнения, эта особа желала как-нибудь и в чем-нибудь помешать Евгению Павлычу, придав ему в глазах свидетелей качества, которых он не имеет и не может иметь, —
ответил князь Щ. довольно сухо.
— Так… вот вы как, однако, странно, — проговорил он, — и вправду, вы серьезно
отвечали мне,
князь?
Князь пробормотал ему что-то, но тот не
ответил, и еще долго, не
отвечая, отмахивался только рукой, чтоб его покамест не беспокоили.
— Нет, не надо, —
ответил Рогожин и, взяв
князя за руку, нагнул его к стулу; сам сел напротив, придвинув стул так, что почти соприкасался с
князем коленями.
Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой.
Князь заколебался было
ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.
— Так что же? —
отвечал князь, почти рассмеявшись.
— Игумен Пафнутий, —
отвечал князь внимательно и серьезно.
— Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к
князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек?
Отвечай, хитрец,
отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец,
отвечай?
— Мне это не совсем приятно, —
отвечал князь.
— Когда я с тобой, то ты мне веришь, а когда меня нет, то сейчас перестаешь верить и опять подозреваешь. В батюшку ты! — дружески усмехнувшись и стараясь скрыть свое чувство,
отвечал князь.
— В этом лице… страдания много… — проговорил
князь, как бы невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос
отвечая.
— А вы и не подозреваете, милый
князь, — продолжал усмехаться Евгений Павлович, не
отвечая на прямой вопрос, — вы не подозреваете, что я просто пришел вас надуть и мимоходом от вас что-нибудь выпытать, а?